Неточные совпадения
Заседание уже началось. У стола, покрытого сукном, за который сели Катавасов и Метров,
сидело шесть человек, и один из них, близко пригибаясь к рукописи, читал что-то. Левин сел на один из пустых стульев, стоявших вокруг стола, и шопотом спросил у сидевшего тут
студента, что читают.
Студент, недовольно оглядев Левина, сказал...
— Вы, впрочем, не конфузьтесь, — брякнул тот, — Родя пятый день уже болен и три дня бредил, а теперь очнулся и даже ел с аппетитом. Это вот его доктор
сидит, только что его осмотрел, а я товарищ Родькин, тоже бывший
студент, и теперь вот с ним нянчусь; так вы нас не считайте и не стесняйтесь, а продолжайте, что вам там надо.
Почти рядом с ним на другом столике
сидел студент, которого он совсем не знал и не помнил, и молодой офицер.
Его слушали,
сидя за двумя сдвинутыми столами, три девицы, два
студента, юнкер, и широкоплечий атлет в форме ученика морского училища, и толстый, светловолосый юноша с румяным лицом и счастливой улыбкой в серых глазах.
Направо от Самгина
сидели, солидно кушая, трое: широкоплечая дама с коротенькой шеей в жирных складках, отлично причесанный, с подкрученными усиками,
студент в пенсне, очень похожий на переодетого парикмахера, и круглолицый барин с орденом на шее, с большими глазами в синеватых мешках; медленно и обиженно он рассказывал...
Остроносая Варвара
сидела, гордо подняв голову, ее зеленоватые глаза улыбались
студенту Маракуеву, который нашептывал ей в ухо и смешливо надувал щеки. Лидия, разливая чай, хмурилась.
— Господа. Его сиятельс… — старик не договорил слова, оно окончилось тихим удивленным свистом сквозь зубы. Хрипло, по-медвежьи рявкая, на двор вкатился грузовой автомобиль, за шофера
сидел солдат с забинтованной шеей, в фуражке, сдвинутой на правое ухо, рядом с ним —
студент, в автомобиле двое рабочих с винтовками в руках, штатский в шляпе, надвинутой на глаза, и толстый, седобородый генерал и еще
студент. На улице стало более шумно, даже прокричали ура, а в ограде — тише.
Как-то днем, в стороне бульвара началась очень злая и частая пальба. Лаврушку с его чумазым товарищем послали посмотреть: что там? Минут через двадцать чумазый привел его в кухню облитого кровью, — ему прострелили левую руку выше локтя. Голый до пояса, он
сидел на табурете, весь бок был в крови, — казалось, что с бока его содрана кожа. По бледному лицу Лаврушки текли слезы, подбородок дрожал, стучали зубы.
Студент Панфилов, перевязывая рану, уговаривал его...
Самгин наблюдал. Министр оказался легким, как пустой, он сам, быстро схватив протянутую ему руку
студента, соскочил на землю, так же быстро вбежал по ступенькам, скрылся за колонной, с генералом возились долго, он — круглый, как бочка, — громко кряхтел,
сидя на краю автомобиля, осторожно спускал ногу с красным лампасом, вздергивал ее, спускал другую, и наконец рабочий крикнул ему...
Другой
студент, плотненький, розовощекий, гладко причесанный,
сидел в кресле, поджав под себя коротенькую ножку, он казался распаренным, как будто только что пришел из бани. Не вставая, он лениво протянул Самгину пухлую детскую ручку и вздохнул...
Вверху стола
сидел старик Корчагин; рядом с ним, с левой стороны, доктор, с другой — гость Иван Иванович Колосов, бывший губернский предводитель, теперь член правления банка, либеральный товарищ Корчагина; потом с левой стороны — miss Редер, гувернантка маленькой сестры Мисси, и сама четырехлетняя девочка; с правой, напротив — брат Мисси, единственный сын Корчагиных, гимназист VI класса, Петя, для которого вся семья, ожидая его экзаменов, оставалась в городе, еще студент-репетитор; потом слева — Катерина Алексеевна, сорокалетняя девица-славянофилка; напротив — Михаил Сергеевич или Миша Телегин, двоюродный брат Мисси, и внизу стола сама Мисси и подле нее нетронутый прибор.
— Бабочка молодая, — говорили кругом, — а муж какой-то шалый да ротозей. Смотрит по верхам, а что под носом делается, не видит. Чем бы первое время после свадьбы посидеть дома да в кругу близких повеселить молодую жену, а он в Москву ее повез, со
студентами стал сводить. Городят
студенты промеж себя чепуху, а она
сидит, глазами хлопает. Домой воротился, и дома опять чепуху понес. «Святая» да «чистая» — только и слов, а ей на эти слова плюнуть да растереть. Ну, натурально, молодка взбеленилась.
Она вздохнула трудно и тяжело, как бы переводя дыхание после тяжелой работы, и оглянулась кругом. Она не могла бы сказать, долго ли длилось молчание, давно ли смолк
студент, говорил ли он еще что-нибудь… Она посмотрела туда, где за минуту
сидел Петр… Его не было на прежнем месте.
Молодые люди оставались в саду.
Студент, подостлав под себя свитку и заломив смушковую шапку, разлегся на траве с несколько тенденциозною непринужденностью. Его старший брат
сидел на завалинке рядом с Эвелиной. Кадет в аккуратно застегнутом мундире помещался с ним рядом, а несколько в стороне, опершись на подоконник,
сидел, опустив голову, слепой; он обдумывал только что смолкшие и глубоко взволновавшие его споры.
Райнер все стоял, прислонясь к столу и скрестя на груди свои сильные руки;
студент и Барилочка
сидели молча, и только один Арапов спорил с Ярошиньским.
Маркиза
сидела на стуле в передней и вертела пахитосную соломинку. Перед нею стоял Брюхачев и Мареичка. Брюхачев доказывал, что
студенты поступают глупо, а маркиза слушала: она никак не могла определить, какую роль в подобном деле приняла бы madame Ролан.
— Что? — встрепенулся
студент. Он
сидел на диване спиною к товарищам около лежавшей Паши, нагнувшись над ней, и давно уже с самым дружеским, сочувственным видом поглаживал ее то по плечам, то по волосам на затылке, а она уже улыбалась ему своей застенчиво-бесстыдной и бессмысленно-страстной улыбкой сквозь полуопущенные и трепетавшие ресницы. — Что? В чем дело? Ах, да, можно ли сюда актера? Ничего не имею против. Пожалуйста…
Пока
студенты пили коньяк, пиво и водку, Рамзес все приглядывался к самому дальнему углу ресторанного зала, где
сидели двое: лохматый, седой крупный старик и против него, спиной к стойке, раздвинув по столу локти и опершись подбородком на сложенные друг на друга кулаки, сгорбился какой-то плотный, низко остриженный господин в сером костюме. Старик перебирал струны лежавших перед ним гуслей и тихо напевал сиплым, но приятным голосом...
В другой комнате старушка и двое мужчин играли в карты. За фортепиано
сидела очень молоденькая девица, другая тут же разговаривала со
студентом.
Иленька, который, к удивлению моему, не только холодно, но даже презрительно мне поклонился, как будто желая напомнить о том, что здесь мы все равны,
сидел передо мной и, поставив особенно развязно свои худые ноги на лавку (как мне казалось, на мой счет), разговаривал с другим
студентом и изредка взглядывал на меня.
Первое впечатление было не в пользу «академии». Ближе всех
сидел шестифутовый хохол Гришук,
студент лесного института, рядом с ним седой старик с военной выправкой — полковник Фрей, напротив него Молодин, юркий блондин с окладистой бородкой и пенсне. Четвертым оказался худенький господин с веснушчатым лицом и длинным носом.
Едва Нину оставил Свежевский, как к ней подбежал сорный
студент, за ним еще кто-то. Бобров танцевал плохо, да и не любил танцевать. Однако ему пришло в голову пригласить Нину на кадриль. «Может быть, — думал он, — мне удастся улучить минуту для объяснения». Он подошел к ней, когда она, только что сделав два тура,
сидела и торопливо обмахивала веером пылавшее лицо.
— Вот что, — тут вчера Саша болтал… Ты не вздумай об этом рассказывать, смотри! Он человек больной, пьющий, но он — сила. Ему ты не повредишь, а он тебя живо сгложет — запомни. Он, брат, сам был
студентом и все дела их знает на зубок, — даже в тюрьме
сидел! А теперь получает сто рублей в месяц!
Она взяла меня за руку и повела за собой через узенький коридор в спальню хозяев. Здесь были Соколов, Соколова и Чернов. Соколов
сидел на кровати, сложив руки ладонями и повернув к открытым дверям свое грубоватое серьезное лицо. Соколова кинула на Досю вопросительный и беспокойный взгляд, Чернов
сидел на подоконнике, рядом с молоденьким
студентом Кучиным.
Более просвещенное лакейство,
сидя и любезничая с горничными у ворот господских домов, нередко острило на наш счет, говоря: «Ой, студено —
студенты идут».
Вот бакалейная лавочка; когда-то хозяйничал в ней жидок, продававший мне в долг папиросы, потом толстая баба, любившая
студентов за то, что «у каждого из них мать есть»; теперь
сидит рыжий купец, очень равнодушный человек, пьющий чай из медного чайника.
Ничипоренко во все это время или
сидел в своем номере, или гостевал у брата известного Василия Кельсиева,
студента Ивана Кельсиева, необыкновенно доброго и чистого сердцем юноши, более известного в московских студенческих кружках под именем доброго Вани.
Платон
сидит,
Пред ним
студент Данков стоит...
Но, хотя действительность протекала где-то за пределами его внимания, — он скоро почувствовал: в булочной есть что-то необычайное, в магазине торгуют девицы, неспособные к этому делу, читающие книжки, — сестра хозяина и подруга ее, большая, розовощекая, с ласковыми глазами. Приходят
студенты, долго
сидят в комнате за магазином и кричат или шепчутся о чем-то. Хозяин бывает редко, а я, «подручный», являюсь как будто управляющим булочной.
— Понял? То-то. Я тебе почему говорю? Пекарь твой хвалит тебя, ты, дескать, парень умный, честный и живешь — один. А к вам, в булочную,
студенты шляются,
сидят у Деренковой по ночам. Ежели — один, понятно. Но — когда много? А? Я против
студентов не говорю — сегодня он
студент, а завтра — товарищ прокурора.
Студенты — хороший народ, только они торопятся роли играть, а враги царя — подзуживают их! Понимаешь? И еще скажу…
У меня любовница приказчицей в отделении
сидит, так у нее племянник,
студент скотских наук, — лошадей, коров лечить учился, — теперь — пьяница, вовсе споил я его!
— А там и чаще! Пешком уж стал захаживать и подарки носить. А уж я-то на порог сунуться не смею: вдруг я туда, а генерал там
сидит… Убиваюсь… Вот однажды иду с должности мимо одного дома, где
студент этот, учитель, квартировал, — жил он во флигелечке, книгу сочинял да чучелы делал. Только гляжу,
сидит на крылечке, трубочку сосет. И теперь, сказывают, в чинах уже больших по своей части, а все трубки этой из рта не выпускает… Странный, конечно, народ — ученые люди…
На козлах вместо кучера и лакея
сидели переодетые
студенты…
В это время в пятом номере
сидит на кровати
студент.
Она произнесла его имя тихо и таким странным, протяжным, волнующим звуком, какого Воскресенский не слыхал никогда в жизни. Он вздрогнул и пристально поглядел на нее. Но она
сидела спиной к яркому свету, и выражения ее лица нельзя было рассмотреть. Однако
студенту показалось, что ее глаза блестят не по-обыкновенному.
Евдокия Антоновна (проходя). Ты же тут, Оля,
сиди, никуда не уходи отсюда. (Жеманничая.) Какой прекрасный вечер, господин
студент! (Идет.)
Василий Петрович влез в коляску, уселся рядом с Кудряшовым, и коляска покатилась, дребезжа и подскакивая по мостовой. Василий Петрович
сидел на мягких подушках и, покачиваясь, улыбался. «Что за притча! — думал он. — Давно ли Кудряшов был беднейшим
студентом, а теперь — коляска!» Кудряшов, положив вытянутые ноги на переднюю скамейку, молчал и курил сигару. Через пять минут экипаж остановился.
Не любили его
студенты за то, что он был совершенно равнодушен к их жизни, не понимал ее радостей и похож был на человека, который
сидит на вокзале в ожидании поезда, курит, разговаривает, иногда даже как будто увлекается, а сам не сводит глаз с часов.
Но Ниночке давно уже стало скучно. У нее опять закололо в боку, и она
сидела худенькая, бледная, почти прозрачная, но странно красивая и трогательная, как начавший увядать цветок. И пахло от нее какими-то странными, легкими духами, напоминавшими желтеющую осень и красивое умирание. Застенчивый рябой
студент внимательно наблюдал за ней и тоже, казалось, бледнел по мере того, как исчезала краска с лица Ниночки. Он был медик и, кроме того, любил Ниночку первой любовью.
— Как знать!.. — пожал плечами
студент. — Вы сегодня же видели противное, и если бы не вы, да не те господа офицеры, то и
сидел бы! Ведь отвели же целых триста человек.
— Хотите сигару или папиросу? Только предупреждаю, сигаренка так себе, весьма посредственного достоинства, — говорил Свитка, подвигая
студенту и то и другое. — Главное у меня — чтобы вы успокоились. Это прежде всего.
Сидите, лежите, курите, пейте, а когда будете совсем спокойны — будем толковать.
Подле нее, взмостившись на подоконник и свесив оттуда ноги,
сидел и ораторствовал молодой
студент в золотых очках.
Наконец,
студент пожелал учителю спокойной ночи и удалился в его спальню, а тот меж тем долго и долго еще
сидел над своей книгой; только читалось ему нынче что-то плохо и больно уж рассеянно, хотя он всеми силами напрягал себя, чтобы посторонней книгой отвлечь от завтрашнего дня свои не совсем-то веселые мысли.
В первом из них Бодростин опять извинялся пред женой, что он ей за недосугом не пишет; говорил о своих обширных и выгодных торговых предприятиях, которые должны его обогатить и, наконец, удивлялся жене, чего она
сидит в Париже и еще, вдобавок, в этом отвратительном квартале гризет и
студентов.
Студент вспомнил, что, когда он уходил из дому, его мать,
сидя в сенях на полу, босая, чистила самовар, а отец лежал на печи и кашлял; по случаю Страстной пятницы дома ничего не варили, и мучительно хотелось есть.
Назавтра, к трем часам, Токарев и
студенты пришли к Варваре Васильевне. Тимофей Балуев уже
сидел у нее. Тани не было: она в одиннадцать часов ушла к своему вчерашнему знакомцу и еще не возвращалась.
У Токарева забилось сердце. «Легенда»… Пять лет назад он
сидел однажды вечером у Варвары Васильевны, в ее убогой комнате на Песках; за тонкою стеною
студент консерватории играл эту же «Легенду». На душе сладко щемило, охватывало поэзией, страстно хотелось любви и светлого счастья. И как это тогда случилось, Токарев сам не знал, — он схватил Варвару Васильевну за руку; задыхаясь от волнения и счастья, высказал ей все, — высказал, как она бесконечно дорога ему и как он ее любит.
Он ворчал, а семья его
сидела за столом и ждала, когда он кончит мыть руки, чтобы начать обедать. Его жена Федосья Семеновна, сын Петр —
студент, старшая дочь Варвара и трое маленьких ребят давно уже
сидели за столом и ждали. Ребята — Колька, Ванька и Архипка, курносые, запачканные, с мясистыми лицами и с давно не стриженными, жесткими головами, нетерпеливо двигали стульями, а взрослые
сидели не шевелясь и, по-видимому, для них было всё равно — есть или ждать…
Наверху ухал и гудел орган. Около окна
сидел стройный студент-медик и читал «Стрекозу». Полная, высокая девушка в пышной шляпе пила за соседним столом пиво и громко переговаривалась через комнату с другою девушкою, сидевшею у печки.
И так вот и скоротал он свой век,
сидя все в Женеве, и представлял собою тип вечного
студента 60-х годов. Не думаю, чтобы кто-нибудь брал его «всурьез» как заговорщика или влиятельного человека партии.